Я пережил свой период увлечения Льюисом. Остроумный, хотя и не слишком глубокий, психологический анализ "Баламута", нетривиальное решение темы ада в религиозно-фантастическом рассказе "Расторжение брака". Потом - "Нарния". На "Льва", изданного еще при советской власти (причем, кажется, это лучшее до сих пор издание) я на некоторое время просто запал. Последующие романы цикла, конечно, уже выдавали прием и задачу - не литературную задачу, увы.
Занятно было познакомиться с Льюисом как автором научной (религиозно-научной, так сказать) фантастики. Хотя концовка "Мерзейшей мощи" покоробила уже тогда, но - были там и остроумные, а были и берущие за душу страницы (Марк в плену и его сопротивление).
Настоящий и тяжелый облом произошел, когда я начал читать "Просто христианство" (в западном "контрабандном" издании, на тончайшей ярко-белой бумаге). Книга, посвященная попытке сделать христианство ближе современным, секуляризованным людям, вывести его из "музейного" состояния - поразила меня настойчивой попыткой дистанцироваться от той важной работы, которую не сговариваясь, параллельно проделали за предыдущий век светские и христианские гуманисты, работе, о которой великий русский христианский мыслитель Владимир Соловьев сказал резко и точно:
Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих.
Каким же жутким контрастом звучала попытка Льюса - нет, не призвать верующих тоже "нести свой чемодан", а доказать - и правильно не участвовали, обольщение это все. Никаких причин, по которым христианин должен чураться, например, смертной казни - нет. Дело в том, что в греческом языке два слова для "лишения жизни", одно - аналог to kill, другое - to murder, и вот переводчики Библии и Евангелий ошибочно (все подряд) перевели первым словом, а надо - вторым. Господь вовсе не запретил "лишать жизни", он запретил "совершать преступление, именуемое убийством".
Помимо нелепостей, естественно возникающих при попытке применить этот подход мало-мальски логично (эта тема подробно рассмотрена мной в записи "Атомное, пулеметное и висельное христианство"), поражает вот что: автор считает, что вопрос о нравственной приемлемости или непримемлемости отнятия чужой жизни зависит не от голоса совести, а от точности работы коллектива филологов! От этого дохнуло таким холодом... даже не могильным... таким, по сравнению с которым абсолютный ноль температурной шкалы покажется ядром Солнца.
Потом моя родственница - религиовед и богослов, сама очень высоко ценящая Льюиса, показала мне покоробившее ее место из другой его книги - трактата "Любовь":
Ужасный герой "1984", гораздо менее похожий на человека, чем герои замечательного "Скотного двора", говорит женщине: "Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спрашиваю, а вообще?"
Дочь узника сталинского Гулага, жена диссидента - она воскликнула: "Не похожий на человека? Всю книгу он так отчаянно, как только возможно, сопротивляется расчеловечиванию, а ты кто такой? Сколько ты выдержал бы в комнате 101?"
И что-то сломалось. Я уже не могу перечитывать "Нарнию", выхожу из комнаты, когда ее читают мои дети, задним числом - меня трясет от садистской морали "Мерзейшей мощи", и в голову не придет перечитать "Баламута"...
Может быть, и жаль. Не знаю.
Занятно было познакомиться с Льюисом как автором научной (религиозно-научной, так сказать) фантастики. Хотя концовка "Мерзейшей мощи" покоробила уже тогда, но - были там и остроумные, а были и берущие за душу страницы (Марк в плену и его сопротивление).
Настоящий и тяжелый облом произошел, когда я начал читать "Просто христианство" (в западном "контрабандном" издании, на тончайшей ярко-белой бумаге). Книга, посвященная попытке сделать христианство ближе современным, секуляризованным людям, вывести его из "музейного" состояния - поразила меня настойчивой попыткой дистанцироваться от той важной работы, которую не сговариваясь, параллельно проделали за предыдущий век светские и христианские гуманисты, работе, о которой великий русский христианский мыслитель Владимир Соловьев сказал резко и точно:
Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих.
Каким же жутким контрастом звучала попытка Льюса - нет, не призвать верующих тоже "нести свой чемодан", а доказать - и правильно не участвовали, обольщение это все. Никаких причин, по которым христианин должен чураться, например, смертной казни - нет. Дело в том, что в греческом языке два слова для "лишения жизни", одно - аналог to kill, другое - to murder, и вот переводчики Библии и Евангелий ошибочно (все подряд) перевели первым словом, а надо - вторым. Господь вовсе не запретил "лишать жизни", он запретил "совершать преступление, именуемое убийством".
Помимо нелепостей, естественно возникающих при попытке применить этот подход мало-мальски логично (эта тема подробно рассмотрена мной в записи "Атомное, пулеметное и висельное христианство"), поражает вот что: автор считает, что вопрос о нравственной приемлемости или непримемлемости отнятия чужой жизни зависит не от голоса совести, а от точности работы коллектива филологов! От этого дохнуло таким холодом... даже не могильным... таким, по сравнению с которым абсолютный ноль температурной шкалы покажется ядром Солнца.
Потом моя родственница - религиовед и богослов, сама очень высоко ценящая Льюиса, показала мне покоробившее ее место из другой его книги - трактата "Любовь":
Ужасный герой "1984", гораздо менее похожий на человека, чем герои замечательного "Скотного двора", говорит женщине: "Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спрашиваю, а вообще?"
Дочь узника сталинского Гулага, жена диссидента - она воскликнула: "Не похожий на человека? Всю книгу он так отчаянно, как только возможно, сопротивляется расчеловечиванию, а ты кто такой? Сколько ты выдержал бы в комнате 101?"
И что-то сломалось. Я уже не могу перечитывать "Нарнию", выхожу из комнаты, когда ее читают мои дети, задним числом - меня трясет от садистской морали "Мерзейшей мощи", и в голову не придет перечитать "Баламута"...
Может быть, и жаль. Не знаю.
no subject
при этом льюис стал христианином сознательно
а толкин был христианином от рождения
А еще удивительней -
Re: А еще удивительней -
2. Я предлагаю воздержаться от освящения орудий убийства и от проповеди, облегчающей отнятие жизни (начальство все решило за тебя, тебе главное верить, что твое дело правое, и "радоваться").
Кстати о римском сотнике. Допустим, он догадывался бы, Кто перед ним, и сказал бы "Авва, мне завтра велено взять отряд и выгнать из домов бОльшую часть жителей Иерусалима - тут будет расширяться крепость; жителей велено перегнать на участок возле Вирсавии. Я уверен, что большинство умрет то дороге, а остальные там, в пустыне". Как Вы думаете, Господь сказал бы, что надо "исполнять воинский долг с радостью", или убедил бы сотника принять мученический конец (и разумеется, разделил бы его участь)?
Re: А еще удивительней -
2. Освятить можно что угодно - хоть унитаз :). Об остальном - в своем жернале отвечу.
Христианин и война
Христианин, идя на войну - вправе ожидать, что его попросят отнимать чужую жизнь только в ситуации предотвращения реальной и неотвратимой угрозы жизни его народа или народа-союзника. Он вправе ожидать, что Синод или иное высшее собрание епископов его церкви настойчиво обратились к совести членов правительства и потребовали от них оценить, все ли они сделали для предотвращения угрозы иными путями, пусть даже поступившись гордостью.
Если его епископ не сделал этого - он предатель.
Если вместо этого он говорит "доколе бусурмане-чужеземцы будут оскорблят наш христолюбивый народ наглыми газетными статьями и демонстративно покупать не наши экспортные товары, правитель, мы молимся за победу нашего воинства" - он предатель вдвойне, и зря ему своевременно не надели жернов на шею - так было бы лучше.
Итак, выступая в поход, он знает - умные и честные люди, которым он доверяет, решили - иного выхода нет. Но он знает также, что на справедливой и честной войне солдата ставят в положение, когда ему отдают приказы, выполнение которых несовместимо с его христианской совестью. Он надеется, что рядом с ним окажется священник, который укрепит его совесть и его решимость лучше умереть, но не предать Христа. Не убивать пленных, не посылать гражданских подданных неприятеля расчищать минное поле, не пытать "подозрительных" прохожих. Если надо - принять мученичество за неисполнение преступного приказа.
А если вместо этого священник говорит "ты не должен испытывать к врагам личной ненависти, помнить, что к тебе не относится НЕ УБИЙ и делать свое дело бодро и с радостью" - он предатель.
Re: Христианин и война
no subject
Если его епископ не сделал этого - он предатель.
Епископ обратился.
Правительство ответило - "да, сделали все, что возможно".
Вопрос - а как, по-Вашему, епископ должен оценивать правдивость ответа?
Если никак, а верить на слово - то нет смысла спрашивать.
Если оценивать по-своему - то епископы должны держать при себе команду аналитиков, сведущих в политике, военном деле etc. Поскольку угроза может быть и непрямой - но от этого не менее страшной.
no subject
Если ДАЖЕ ему не могут понятно объяснить - не надо благословлять никаких мер данного правительства. Потому что или жулики, или дураки.
no subject