Я пережил свой период увлечения Льюисом. Остроумный, хотя и не слишком глубокий, психологический анализ "Баламута", нетривиальное решение темы ада в религиозно-фантастическом рассказе "Расторжение брака". Потом - "Нарния". На "Льва", изданного еще при советской власти (причем, кажется, это лучшее до сих пор издание) я на некоторое время просто запал. Последующие романы цикла, конечно, уже выдавали прием и задачу - не литературную задачу, увы.
Занятно было познакомиться с Льюисом как автором научной (религиозно-научной, так сказать) фантастики. Хотя концовка "Мерзейшей мощи" покоробила уже тогда, но - были там и остроумные, а были и берущие за душу страницы (Марк в плену и его сопротивление).
Настоящий и тяжелый облом произошел, когда я начал читать "Просто христианство" (в западном "контрабандном" издании, на тончайшей ярко-белой бумаге). Книга, посвященная попытке сделать христианство ближе современным, секуляризованным людям, вывести его из "музейного" состояния - поразила меня настойчивой попыткой дистанцироваться от той важной работы, которую не сговариваясь, параллельно проделали за предыдущий век светские и христианские гуманисты, работе, о которой великий русский христианский мыслитель Владимир Соловьев сказал резко и точно:
Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих.
Каким же жутким контрастом звучала попытка Льюса - нет, не призвать верующих тоже "нести свой чемодан", а доказать - и правильно не участвовали, обольщение это все. Никаких причин, по которым христианин должен чураться, например, смертной казни - нет. Дело в том, что в греческом языке два слова для "лишения жизни", одно - аналог to kill, другое - to murder, и вот переводчики Библии и Евангелий ошибочно (все подряд) перевели первым словом, а надо - вторым. Господь вовсе не запретил "лишать жизни", он запретил "совершать преступление, именуемое убийством".
Помимо нелепостей, естественно возникающих при попытке применить этот подход мало-мальски логично (эта тема подробно рассмотрена мной в записи "Атомное, пулеметное и висельное христианство"), поражает вот что: автор считает, что вопрос о нравственной приемлемости или непримемлемости отнятия чужой жизни зависит не от голоса совести, а от точности работы коллектива филологов! От этого дохнуло таким холодом... даже не могильным... таким, по сравнению с которым абсолютный ноль температурной шкалы покажется ядром Солнца.
Потом моя родственница - религиовед и богослов, сама очень высоко ценящая Льюиса, показала мне покоробившее ее место из другой его книги - трактата "Любовь":
Ужасный герой "1984", гораздо менее похожий на человека, чем герои замечательного "Скотного двора", говорит женщине: "Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спрашиваю, а вообще?"
Дочь узника сталинского Гулага, жена диссидента - она воскликнула: "Не похожий на человека? Всю книгу он так отчаянно, как только возможно, сопротивляется расчеловечиванию, а ты кто такой? Сколько ты выдержал бы в комнате 101?"
И что-то сломалось. Я уже не могу перечитывать "Нарнию", выхожу из комнаты, когда ее читают мои дети, задним числом - меня трясет от садистской морали "Мерзейшей мощи", и в голову не придет перечитать "Баламута"...
Может быть, и жаль. Не знаю.
Занятно было познакомиться с Льюисом как автором научной (религиозно-научной, так сказать) фантастики. Хотя концовка "Мерзейшей мощи" покоробила уже тогда, но - были там и остроумные, а были и берущие за душу страницы (Марк в плену и его сопротивление).
Настоящий и тяжелый облом произошел, когда я начал читать "Просто христианство" (в западном "контрабандном" издании, на тончайшей ярко-белой бумаге). Книга, посвященная попытке сделать христианство ближе современным, секуляризованным людям, вывести его из "музейного" состояния - поразила меня настойчивой попыткой дистанцироваться от той важной работы, которую не сговариваясь, параллельно проделали за предыдущий век светские и христианские гуманисты, работе, о которой великий русский христианский мыслитель Владимир Соловьев сказал резко и точно:
Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих.
Каким же жутким контрастом звучала попытка Льюса - нет, не призвать верующих тоже "нести свой чемодан", а доказать - и правильно не участвовали, обольщение это все. Никаких причин, по которым христианин должен чураться, например, смертной казни - нет. Дело в том, что в греческом языке два слова для "лишения жизни", одно - аналог to kill, другое - to murder, и вот переводчики Библии и Евангелий ошибочно (все подряд) перевели первым словом, а надо - вторым. Господь вовсе не запретил "лишать жизни", он запретил "совершать преступление, именуемое убийством".
Помимо нелепостей, естественно возникающих при попытке применить этот подход мало-мальски логично (эта тема подробно рассмотрена мной в записи "Атомное, пулеметное и висельное христианство"), поражает вот что: автор считает, что вопрос о нравственной приемлемости или непримемлемости отнятия чужой жизни зависит не от голоса совести, а от точности работы коллектива филологов! От этого дохнуло таким холодом... даже не могильным... таким, по сравнению с которым абсолютный ноль температурной шкалы покажется ядром Солнца.
Потом моя родственница - религиовед и богослов, сама очень высоко ценящая Льюиса, показала мне покоробившее ее место из другой его книги - трактата "Любовь":
Ужасный герой "1984", гораздо менее похожий на человека, чем герои замечательного "Скотного двора", говорит женщине: "Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спрашиваю, а вообще?"
Дочь узника сталинского Гулага, жена диссидента - она воскликнула: "Не похожий на человека? Всю книгу он так отчаянно, как только возможно, сопротивляется расчеловечиванию, а ты кто такой? Сколько ты выдержал бы в комнате 101?"
И что-то сломалось. Я уже не могу перечитывать "Нарнию", выхожу из комнаты, когда ее читают мои дети, задним числом - меня трясет от садистской морали "Мерзейшей мощи", и в голову не придет перечитать "Баламута"...
Может быть, и жаль. Не знаю.
no subject
no subject
no subject
Давайте или закругляйтесь или говорите по существу.
no subject
Или всякий, кто не выступает против смертной казни, колеблется - по Вашему людоед?
no subject
Представление, что иногда смертная казнь необходима, хотя это и плохо - я считаю нимало не людоедской и уважаемой позицией, хотя и ошибочной.
Пресдтавление, что иногда бывают справедливые войны, необходимые для защиты нации от уничтожения или порабощения - я считаю уважаемой и ВЕРНОЙ позицией.
Тривиальный анализ льюсивского текста покажет Вам, какой из позиций он придерживается.
no subject
Первая фраза. Очевидно Вы считаете (абзац три), что некоторые войны принципиально оправданы? Но тогда я не понимаю первой фразы.
Думаю, мало кто считает, что смертная казнь - это хорошо. ведь она в любом случае - симптом чего-то плохого (преступления, ею караемого хотя бы)
no subject
no subject
Насколько я понимаю, свою роль в Англии во время войны он видел в том, чтобы не раздувать ненависть к немцам. Думаю, под этим углом и стоит его читать.
Но я же сейчас спросил Вас о конкретных фразах. Я на самом деле не понимаю, как они согласуются между собой.
no subject
Но забыл об этом сказать. Из его логики совершенно невозможно вывести, как и за что можно осудить (морально) генерала, который, исходя из стратегических соображений, отдает приказ о "ликвидации" мирного населения, и солдата, который его выполняет. Ни тот ни другой не испытывают к жертвам "личной ненависти".
Серьезно не поинмаете? Не понимаетеразницы между "любая война оправдана" и "бывают условия, при которых война оправдана"? Не понимаете? Ну, извините, тут я Вам ничем помочь не могу.
no subject
В Вашем последнем абзаце Вы высказались куда яснее.
Уверен, что Льюис не писал, что "любая война оправдана". Как и "смертная казнь - это очень хорошо".
Льюис много чего не сказал. повторю, он хотел, чтобы англичане видели в немцах, с которыми воюют - людей, а не "злобных роботов или недочеловеков"
no subject
Разногласие с Льюисом я описывал много раз: в цитируемой мной работе он выводит смертную казнь и войну вообще за пределы христианской этики, предлагая критерий осуждения убийства на войне и в суде - "наличие личной ненависти" (это плохо, а иначе - оправдано)
Я уже приводил пример, легко проходящий контроль Льюиса - расстрел 200 бельгийцев, включая младенцев, в начале той самой войны, которую он считает оправданной для ее участников-немцев (1 мировой). Генерал, отдавший приказ "во имя военной необходимости жесткими мерами в кратчайший срок подавить движение франтиреров" - не испытывал к жертвам этого приказа никакой ненависти. Солдат, исполнявший приказ - вероятно, тоже (хотелось бы верить, немцы все же не монстры).
А вот, кстати, выживший родственник ребенка, который убъет солдата из мести за 10-месячного младенца - будет действовать из личной ненависти, и к нему с точки зрения этики а-ля Льюис - большие вопросы.
Вам не кажется, что такая этика хромает на все 4 ноги? Человек-то он хороший, а вот систему свою недодумал.
no subject
Извините, сейчас у меня нет времени вчитываться в Льюиса. Но, полагаю, что из Евангелия (не мир но меч) и тем более из Ветхого завета - при желании можно вывести много странного. Важен КОНТЕКСТ и общая направленность текста.
Также важно, кому обращен текст. Если Льюис в ходе войны убеждает англичан не ненавидеть немцев (не немцам же направлены его тексты) - то он помогает добру и миру. Убежддать англичан не исполнять преступные приказы - было тогда не так актуально.
no subject
Мне надоело монотонное повторение Вами "а мне не кажется, что у него людоедские взгляды". Сказали один раз, я понял.