Два стихотворения Иосифа Бродского

[taki_net]

Под катом - два стихотворения И.Б., первое - одно из самых известных ("Письма римскому другу"), второе - совершенно неизвестное ("Открытка с тостом").

ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ (Из Марциала) * Нынче ветрено и волны с перехлестом.       Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум,       чем наряда перемены у подруги. Дева тешит до известного предела -       дальше локтя не пойдешь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела:       ни объятье невозможно, ни измена! * Посылаю тебе, Постум, эти книги       Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко? Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?       Все интриги, вероятно, да обжорство. Я сижу в своем саду, горит светильник.       Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных -       лишь согласное гуденье насекомых. * Здесь лежит купец из Азии. Толковым       был купцом он - деловит, но незаметен. Умер быстро: лихорадка. По торговым       он делам сюда приплыл, а не за этим. Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.       Он в сражениях Империю прославил. Столько раз могли убить! а умер старцем.       Даже здесь не существует, Постум, правил. * Пусть и вправду, Постум, курица не птица,       но с куриными мозгами хватишь горя. Если выпало в Империи родиться,       лучше жить в глухой провинции у моря. И от Цезаря далеко, и от вьюги.       Лебезить не нужно, трусить, торопиться. Говоришь, что все наместники - ворюги?       Но ворюга мне милей, чем кровопийца. * Этот ливень переждать с тобой, гетера,       я согласен, но давай-ка без торговли: брать сестерций с покрывающего тела       все равно, что дранку требовать у кровли. Протекаю, говоришь? Но где же лужа?       Чтобы лужу оставлял я, не бывало. Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,       он и будет протекать на покрывало. * Вот и прожили мы больше половины.       Как сказал мне старый раб перед таверной: "Мы, оглядываясь, видим лишь руины".       Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.       Разыщу большой кувшин, воды налью им... Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?       Неужели до сих пор еще воюем? * Помнишь, Постум, у наместника сестрица?       Худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.       Жрица, Постум, и общается с богами. Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.       Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом       и скажу, как называются созвездья. * Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,       долг свой давний вычитанию заплатит. Забери из-под подушки сбереженья,       там немного, но на похороны хватит. Поезжай на вороной своей кобыле       в дом гетер под городскую нашу стену. Дай им цену, за которую любили,       чтоб за ту же и оплакивали цену. * Зелень лавра, доходящая до дрожи.       Дверь распахнутая, пыльное оконце. Стул покинутый, оставленное ложе.       Ткань, впитавшая полуденное солнце. Понт шумит за черной изгородью пиний.       Чье-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.       Дрозд щебечет в шевелюре кипариса. Mарт 1972

ОТКРЫТКА С ТОСТОМ Н. И. Желание горькое — впрямь! свернуть в вологодскую область, где ты по колхозным дворам шатаешься с правом на обыск. Все чаще ночами, с утра во мгле, под звездой над дорогой. Вокруг старики, детвора, глядящие с русской тревогой. За хлебом юриста — земель за тридевять пустишься: власти и — в общем-то — честности хмель сильней и устойчивей страсти. То судишь, то просто живешь, но ордер торчит из кармана. Ведь самый длиннейший правеж короче любви и романа. Из хлева в амбар,— за порог. Все избы, как дырки пустые под кружевом сельских дорог. Шофер посвящен в понятые. У замкнутой правды в плену, не сводишь с бескрайности глаза, лаская родную страну покрышками нового ГАЗа. Должно быть, при взгляде вперед, заметно над Тверью, над Волгой: другой вырастает народ на службе у бедности долгой. Скорей равнодушный к себе, чем быстрый и ловкий в работе, питающий в частной судьбе безжалостность к общей свободе. ...За изгородь в поле, за дом, за новую русскую ясность, бредущую в поле пустом, за долгую к ней непричастность. Мы — памятник ей, имена ее предыстории — значит: за эру, в которой она как памятник нам замаячит. Так вот: хоть я все позабыл, как водится: бедра и плечи, хоть страсть (но не меньше, чем пыл) длинней защитительной речи, однако ж из памяти вон,— хоть адреса здесь не поставлю, но все же дойдет мой поклон, куда я его ни направлю. За русскую точность, по дну пришедшую Леты, должно быть. Вернее, за птицу одну, что нынче вонзает в нас коготь. За то что... остатки гнезда... при всей ее ясности строгой... горят для нее как звезда... Да, да, как звезда над дорогой. 1972(?)

Не случайно, что одно из них доведено до совершенства, а второе осталось в черновиках. Не случайно, что слова "великая русская литература" ассоциируются с анархистом Толстым и протонацистом Достоевским, а не, скажем, Лесковым. Ничто не случайно - но иной хочется, чтобы все хоть раз случилось по-другому...

(Продолжение темы следует)

[Пожалуйста, не комментируйте постинг, комментируйте первый коммент к нему]

Comments

[taki-net.livejournal.com]

Комментируйте, пожалуйста, тут.

[marina-fr.livejournal.com]

А хорош местами второй стиш. Возможно, дело не в персоналиях?

[malpa.livejournal.com]

Не понимаю, как можно, вынув по одной строчке из двух совершенно разных стихотворений, делать какие-то глобальные выводы о русской литературе вообще. В эти две строки даже один Бродский не умещается.

[taki-net.livejournal.com]

Я не делаю выводы из строчек. В конце концов, читатель сам виноват, что запоминает одну строчку, это-то понятно.

И я не к Бродскому придираюсь - если хотеть придраться к содержанию его стихов - есть вполне достойные придирок образцы (поздние), как раз наоборот. Поэт - орган, улавливающий невидидимые социологу вибрации, как-то так.

[marina-fr.livejournal.com]

Именно. Так вибрации-то откуда?

[malpa.livejournal.com]

Туповата я, батюшка. Все равно никак в толк не возьму: какое отношение стихотворение, посвященное деревенскому участковому, имеет к Лескову, а псевдо-античные стансы - к Толстому и Достоевскому (про выбранные Вами эпитеты не вспоминаю).

[taki-net.livejournal.com]

Если бы знал - сказал. Я не играю в ложную многозначительность.

Прще решить, что как раз я "туповат" и сам не понимаю, что мне тут слышится. Т.е. понимаю, что что-то есть, а сказать не могу.

[bgmt.livejournal.com]

Я в некотором ошалении.
Мне никогда не была мила убогость, я не православный, я нахожу кучу болезней в русской культуре, я даже попросту предпочитаю, чтоб вокруг на улице были французы, но...

Я не знаю, почему Толстой анархист, а если это определение анархиста, то чем это плохо.

Я не знаю, почему Достоевский протонацист. Мне очень многое не нравится в Достоевском, и прежде всего культ истеричности, и вина Достоевского в некотором сдвиге русской культуры (в смысле поведения и реакций) в психопатическую сторону очень велика, но отсюда до протонацизма... Особенно мне не нравится объявление прото-чем-то тех, кто жил во время, когда никак нельзя было предугадать, чем может кончиться доведение до крайности. Блок не протофашист, Маркс не простосталинист, Ницше не протонацист. Когда человек сейчас высказывает соображения о чём-то, я не хочу, чтобы он думал о том, что выйдет, если эти соображения абсолютизировать и довести до полного абсурда. Но даже и это к Достоевскому не относится: он просто ксенофоб, но ксенофобия - ну чуть меньшая - была довольно нормальным состоянием в то время.

Я не знаю, почему Лесков должен быть знаменем русской литературы. Он хороший писатель, но он меньше даёт стимула к размышлению.

Я да, считаю, что ворюга мне милей, чем кровопийца. Мне милей вор Лужков, чем пришедший к власти на крови второй чеченской войны Путин. Меньшиков чем Иван Грозный. Воры приходят и уходят, кровопийцы сосут кровь до конца и после конца тоже.

Я не думаю, что всё зло от бедности. Очень много очень бедных стран есть и было, и в них всё весьма по-разному. Что не отменяет того, конечно, что бедность - зло. Но мы же не об этом.

Я думаю, что Бродский тоже так не думал. Поэтому он и забросил это стихотворение. У Бродского есть то, что он думал по существу - и то, что он думал в какой-то момент, и решил, что неправ или что пустое. Стихи, основанные на втором, он не включал в сборники. А Бродский очень даже думал о специфике России (как следует из того, что он говорил, размышляя вслух в интервью, в фильмах о нём и пр). Но к выводам, похоже, не пришёл. (Когда Бродский приходил к выводам, это становилось стихом - думаю, всегда). Похоже, что ему в основном вовсе не казалось, что "другой вырастает народ" именно поэтому.

Можно, и интересно, говорить о роли русской литературы в воспитании национального образа. В том числе о той роли, которую говорящий считает вредной. Но эта тема очень сильно сложнее противопоставления этих двух строчек.

Возможно, конечно, что я неправильно понял постановку вопроса.

[taki-net.livejournal.com]

Возможно, конечно, что я неправильно понял постановку вопроса

Вопроса не было, была индикация... недоумения?

Лесков не знамя русской литературы, и повода дает меньше, и это не случайно. И первое стихотворение, как ни корежит меня это сказать - лучше (не только "отделаннее", но и "лучше").

И да, "можно и интересно". И сложнее.

Вообще интересно, что народ про "две строчки". Да фиг со строчками.

ЗЫ. Насчет Толстого - просто неполиткорректно суживать его до полит. взглядов, а так - классический анархист. И в 19 веке в обзорных трудах по анархизму его всегда упоминали в одном ряду.

ЗЗЫ. С Достоевским все непросто. С огромными оговорками, связанными с христианством, он все-таки был одним из первых адептов (или даже создателей) теории еврейского заговора, причем еврейство он трактовал расово. Все это у него причудливо перекещивалось с готовностью возлюбить каждого конкретного человека и даже еврея, но в общей форме он пропагандировал именно расовую теорию еврейского заговора.

[wandering-.livejournal.com]

>но в общей форме он пропагандировал именно расовую теорию еврейского заговора.

А где у Достоевского "расовая трактовка" евреев?

И что Достоевский считал,что евреи находятся в специальном заговоре тоже не мешало бы подкрепить цитатами.

[bgmt.livejournal.com]

Мне до крайности не хочется говорить формально то же, что _wandering, но мне вот неизвестно, чтобы Д. говорил про еврейский заговор. Тут, действительно, лучше бы какое-то подтверждение. Что до того, расово или не расово он трактовал еврейство, это очень трудно определить, мне кажется. Дело ведь не в расовости: в его время вряд ли были в России "евреи по происхождению", которые не отличались бы характерологически от "русских по происхождению". Ну разве что потомки этого, как его, Петровского еврея, забыл я, как его звали. Не представить мне себе Пастернака в 19 веке. Ну, Левитан - но думаю, всё равно было видно, не знаю, не читал про него в этом аспекте. Это ж как? Вот я смотрю на население Франции: на данный момент арабы отличаются от других. И интеллигентные, и дно, и очень мне нравящиеся, и очень мне противные - всё равно отличаются. И полностью порвавшие с мусульманством - всё равно. Очевидно, в каком-то скором поколении у тех из них, кто не держится за свои особые свойства, эта разница исчезнет (да скорее всего, и у тех, кто держится, тоже!), и они станут такими же французами, как остальное крайне смешанного происхождения население (У трети бабушки-дедушки иностранцы). Но этого ещё не произошло. Так и с русскими евреями: реальная ассимиляция всё большей части евреев произошла позже. Ну а тогда поди отличи расовый подход от нерасового.

[taki-net.livejournal.com]

Ну вот глава 1 Дневника писателя за сентябрь 1876 г., Piccola bestia:

Мне кажется вот что: с Восточным вопросом забежала в Европу какая-то piccola bestia и мешает успокоиться всем добрым людям, всем любящим мир, человечество... этот Израиль, этот новый в Англии судья чести, продолжает так (я передаю не буквально)

март 1877:

Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть, политикой, внутренними делами, нравственностью государств. Пусть благородный Гольдштейн умирает за славянскую идею. Но все-таки, не будь так сильна еврейская идея в мире, и, может быть, тот же самый “славянский” (прошлогодний) вопрос давно бы уже решен был в пользу славян, а не турок. Я готов поверить, что лорд Биконсфильд сам, может быть, забыл о своем происхождении, когда-то, от испанских жидов (наверно, однако, не забыл); но что он “руководил английской консервативной политикой” за последний год отчасти с точки зрения жида, в этом, по-моему, нельзя сомневаться. “Отчасти-то” уж нельзя не допустить.

Это ровно оно - еще не осознанное и не продуманное до конца.

[raf-sh.livejournal.com]

Лесков повода дает никак не меньше. Может быть, больше. Просто он не строил из себя пастыря народов, как эти двое, вот народы его за пастыря и не держат.

[taki-net.livejournal.com]

Убрал эти две строчки из вступления.

[bgmt.livejournal.com]

Ну да, но тогда как бы исчезает формулировка недоумения. Оно мне всё равно непонятно, но Вам-то оно понятно, видимо - тогда надо его как-то сформулировать? Ну может быть, в обещанном продолжении...

[wandering-.livejournal.com]

>Мне очень многое не нравится в Достоевском, и прежде всего культ истеричности

То, что вы называете "культ истеричности"--это стремление погрузиться в бездны по максимуму.
Чтобы высветить все это нужны ситуации надрыва,страстей.
В такие моменты только все в человеке и высвечивается.
И проделывал он это гениально.
Один пример: у кого еще среди персонажей есть святые и читатель при этом не плюется от фальши?

"
У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам,-- слабость и
безумие, порок и святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск,
театр военных действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого.
"
Эрнест Хемингуэй

>вина Достоевского

"вина" Достоевского:
"
В творчестве его отразились все противоречия его духа, все бездонные его глубины. Творчество не было для него, как для многих, прикрытием того, что совершелось в глубине. Он ничего не утаил, и потому ему удалось сделать изумительное открытие о человеке. В судьбе своих героев он рассказал о своей судьбе, в их сомнениях - о своих сомнениях, в их раздвоениях - о своих раздвоениях, в их преступном опыте - о тайных преступлениях своего духа... Особенность его гения была такова, что ему удалось до глубины поведать в своем творчестве о собственной судьбе, которая есть вместе с тем мировая судьба человека...
"
И.С.Тургенев

[bgmt.livejournal.com]

Не надо мне доказывать гениальность Достоевского. Я с нею вполне согласен. К "вине" или не вине она никакого ровно отношения не имеет. Вам нравится "стремление погрузиться в бездны по максимуму", а мне нет, и колоссальному числу других людей тоже нет, а другому колоссальному да.

Хемингуэю было хорошо на это смотреть со стороны. Он не видел достоевщины, а только Достоевского. Мы видим оба явления. (Ну может быть, Вы не видите достоевщины, но для этого надо избирательно закрывать глаза). И боюсь, что достоевщины до Достоевского было куда меньше. Во всяком случае, особого культа рванья рубахи на груди и проч. вроде не было отмечено. Зато после!

Вопрос тут в том, что красивая истерика - это, безусловно, красиво, и бездны, и прочее. Вот у испанцев была совсем другая истерика: истерика любовных страстей. Кровавая свадьба там, вжик-вжик. Наверно, есть ещё примеры. Только вот те народы, у которых культа истерики нет, живут в целом лучше и более того, большее число личностей в них развивается (хотя может быть, меньшее число доходит до тайных глубин самого себя). В России сильно принято (как способ самооправдания, что ли?) считать, что умеренность - это бюргерство, ограниченность и буржуазность. Ну вот и получили на этом Гражданскую войну (скифы мы). Сколько миллионов? Не сосчитали. Умеренность же бывает не только немецкая (которую я не буду ни хвалить, ни осуждать, я там не жил - Цветаевой вот почему-то нравилась и Германия, и Чехия, две умеренные (в её, донацистское, время) страны, а уж Цветаеву в умеренности не обвинишь!). Умеренность ещё бывает французская и итальянская, весёлая - но без истерики. Ну был у итальянцев фашизм. Неприятно, конечно - но оперетта. Не Сталин и не Гитлер чай. А жизнь тем временем продолжалась.

Достоевский ненавидит телесную радость. Достоевский ненавидит гедонизм (хотя в карты играл довольно гнусным способом, и письма жене насчёт продать чего очередного писал тоже гнусные, и что тут духовного, плохо понятно). Человек без телесной радости, или с телесной радостью, воспринимаемой как грязь и грех, опасен.

[idealblog.livejournal.com]

У меня такое ощущение, что "очень специфический персонаж, не глупый, но невероятно склочный" френдит теперь Ваших френдов, чтобы донести свою точку зрения... Не знаю, что Вы в нём находите, чтобы отзываться о нём хоть сколько-нибудь положительно. По-моему, персонаж совершенно типичный. Так или иначе, из-за него полез перечитывать Ваш стихосравнительный пост. Мой коммент будет 50-м, значит часть других комментов будет "схлопнута". В том числе и комменты персонажа, надеюсь.

Я плохо знаю биографию Бродского, надо бы том из ЖЗЛ прочесть, а то лежит без дела -- но мне кажется, что ранний И.Б. сильно отличается мировоззрением от позднего. Поздний -- это "великий поэт", осознающий себя таковым. И позволяющий себе высказываться на общеполитические и мировоззренческие темы тоном несколько лекторским... И общающийся главным образом с неживыми предметами (мебель, пейзаж). Ранний себе такое позволял разве что в шутку. В "Рождественском романсе" (условно) нет места ни ворюге, ни кровопийце, там всё не так абстрактно, не так идейно, а пропущено через личное восприятие отдельного человека.

Очень показательным мне кажется "Теперь так мало греков в Ленинграде...": и то, что "МЫ сломали греческую церковь" (не тиран, не злодей, не власть), и все идейные сомнения -- а не уверенность -- в конце ("Сегодня ночью я смотрю в окно // и думаю о том, куда зашли мы? // И от чего мы больше далеки: // от православья или эллинизма? // К чему близки мы? Что там, впереди?"), и постоянное присутствие автора как человека -- живого, противопоставляемого неживому миру:

...В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою - разрушитель.

К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом туда согнали самосвалы,
бульдозеры... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь...

Тут у него даже стена церкви -- живая. А потом он стал сам таким экскаватором. И даже мысль о любимой женщине обращена к неживому предмету (подушке): "взбиваю подушку мычащим 'ты'..."

Возможно, именно 1972 год (вполне значимый в биографии И.Б.) и стал разделом между ранним и поздним?

Эту тему можно было бы развить (типа "Лесков -- это ранний Достоевский", и ведь правда, ранний-то Достоевский, который "новый Гоголь явился", ещё не был так невротичен -- или, скорее, был более человечен), но наверное не стоит. Ведь это тоже попытка вырвать отдельные фразы, куски, стихи, чтобы подвести под какой-то закон. Я бы сказал иначе: не надо вообще выводить закономерностей -- точнее, не надо верить в эти закономерности как в абсолют. На рисунке линии, пересекаясь и смешиваясь, не мешают друг другу -- в этом его отличие от графика. У Бродского (и Достоевского) можно разное найти при желании. И даже у великих фразы могут быть случайными. Мне так кажется. Ну то есть мне легче так их читать -- а иначе, если у великих любая буква неспроста, это уже тоталитаризм, которого не выдержит моя бедная голова...

[taki-net.livejournal.com]

Спасибо, очень интересно.

Примечательно, что оба стихотворения - 1972 год. Такая развилка.

[idealblog.livejournal.com]

Кто знает, возможно второе писалось раньше, не было закончено, а 1972 -- год, когда И.Б. окончательно отказался что-то доделывать? Сжигал черновики, так сказать... У Лосева в хронологии оно указано под 1970-м годом.

А 1972 -- год эмиграции. И тут не только встреча с Оденом, путешествие по Европе, международное признание, но и предшествующее осознание разрыва с Родиной (и семьёй, и друзьями), необходимости этого разрыва... Бродский, достаточно нервный с детства (начал я таки читать Лосева, начал) не мог пройти этот период (да ещё после суда, тюрьмы, Вологды) без какого-то душевного надлома.

В стихах, написанных на Севере, начинает было сквозить некое примирение с этой реальностью... как вот в этом втором стихе, хотя он и более поздний. Надежды на иное-то не было. Всё произошло вдруг: после встречи Брежнева с Никсоном началась "разрядка", разрешили еврейскую эмиграцию, и Бродского спешно выкинули по фиктивному приглашению в Израиль. И вместо чего-то вроде Михайловского периода у Пушкина, жизни поэта под спудом, под гнётом, под угрозой окончательной расправы, в тиши и глуши -- или по близкому примеру Ахматовой -- вдруг пришлось принять роль гражданина мира, европейца, навсегда лишённого Родины...

Хотя не совсем "вдруг". После ссылки, к началу 1970-го к нему пришли мировое признание и известность. Его публикуют (но не здесь)... В 1970 Оден написал предисловие к его сборнику. В 1971 "Остановка в пустыне" вышла в Нью-Йорке. Роль гордого изгнанника -- тоже искушение и испытание.

И где-то здесь начинает пробиваться "поздний Бродский". Почти наугад:
1969 -- "Потому что искусство поэзии требует слов..." Время и место -- уже случайны, необязательны. И "зоркость к вещам".
1971 -- "Литовский дивертисмент" (где он ещё чувствует, но уже изображает себя призраком -- !!!) и "Время года -- зима..."
1972 -- "Одиссей Телемаку", "Письма римскому другу" -- бесконечно красивые, но уже "не от мира сего", обращённые в вечность...

В мае 1972 Никсон приезжает в Москву. 12 мая Бродский получает вызов в ОВИР, 24-го получил визу, 4 июня он уже в Вене.

Жертва истории -- ещё куда ни шло, а вот каково быть историей облагодетельствованным? На такой особенно манер. Ему таки "сделали биографию", но каково ему было? Ужасные это всё испытания.

[galinabs.livejournal.com]

«Совершенно неизвестное» стихотворение опубликовано во 2 томе первого (4-томного) Собрания сочинений, так что внимательному и заинтересованному читателю И.Б.,которым я уже примерно 28 лет являюсь, оно известно. Дата 1972(?) в публикации очень интересна, если она правильна...

[lz.livejournal.com]

Знаешь, я пожалуй сделаю паузу, а то словоупотребение твое меня как-т о категорически перестало устраивать

[taki-net.livejournal.com]

Спасибо за содержательную и нелицеприятную критику, жаль, что не уважил просьбу:

[Пожалуйста, не комментируйте постинг, комментируйте первый коммент к нему]

[lz.livejournal.com]

ну, это легко исправить (извини, но до просьбы просто не дочитал), для этого придумана кнопочка Delete - благо общеинтересность моего коммента равно нулю

[taki-net.livejournal.com]

Del не помогает, потому что эта просьба была заради того, чтобы не получать на почту комменты с длинной цитатой. Как ты понимаешь, на самом деле делать ничего не надо, это была типа шутка.