Ну вот еще пример

[taki_net]

Не все, как выяснилось, поняли, о чем я. Хорошо. Вот свежий пример.

kmartynov пишет:

Мы будем бороться за наше право быть с ребенком. Я спрашивал Тоню, что она хочет, чтобы я сделал. Она попросила позаботиться об Алисе. Я буду добиваться официального удочерения. Раньше я боялся отрицательной реакции на это предложение со стороны биологического отца, который должен был помочь или по крайней мере не навредить нам в процессе. Теперь это не имеет значения.

С одной стороны, этот текст написан на пике стресса, вскоре после чудовищного вердикта. С другой - он не о Колодкине и прочих следственных чинах, он о человеке, который не сделал ничего плохого, который раньше "был нужен, чтобы помочь". Так что - я готов рассматривать его в качестве типичного.

Так вот, называть законного отца и единственного (если, не дай Бог, Антонину лишат родительских прав, что неизбежно в случае реального приговора и вероятно даже при условном) законного представителя Алисы издевательски "биологический отец", открыто на весь интернет говорить, что он больше не нужен и с ним не будут считаться... Нет, учитывая стресс, об этике не будем. Просто - он еще как нужен. Его мнение может быть решающим на суде.

Я не знаю, чем мы можем помочь людям, которые не могут помочь себе сами.

Comments

[virago-ghost.livejournal.com]

А вот мне не странна, а совершенно нормальна. Мальчика слышало от силы полтора десятка людей сразу после происшествия. Это максимум, а не десятки. Больше врядли уместилось в том пространстве. Между "она ее толкнула" и возбуждением дела прошло время. В это время, даже без всякого возбуждения дела, нормальные люди и решают вопрос с соседским мальчиком, который такое обвинение произнес при свидетелях. Даже, хотя бы, чисто по-человечески, решают, без всякого опасения милиции. Чтобы устранить недопонимание и почву для пересудов. А если не было подхода к родителям мальчика, а была надежда, что слова мальчика просто так пройдут, на них забьют, хороший следователь их пропустит, а слухи - пусть себе, то за неделю-другую и ребенок, и его родители, и соседи, и их друзья утвердились в виновности на основании этого рассказа и безразличия заинтересованны лиц. И действительно, много раз повторенный, этот рассказ обрастал подробностями у ребенка в голове.
Десятки свидетелей, не дети, меняют свои показания, данные сразу после происшествия. Меняют, обдумав, выйдя из шока, взвесив. Меняют при граммотном допросе. Или просто после удачно построенного разговора, который наводит их на другие объяснения. Наводит их самих. Я это вижу каждый день. Какие могут быть упреки в трусости, когда речь идет не о его жизни, а о жизни другого человека, об оговоре, о лишении ребенка матери?
Понимаете, я слышала всякие показания, данные сразу, а потом измененные по размышлении, уже ко времени первого официального допроса. В том числе, показания людей о последних словах их умирающих детей, не то, что о поведении соседки. Мне, как раз, этот ход - решение вопроса с родителями ребенка - кажется самым банальным и очевидеым ходом защиты. Как бы демонстративен и жаден до чужого внимания мальчик не был, в первом случае он - сомнительный герой или фантазер, во втором - герой-спаситель. А я вот нигде по делу не видела этой информации. Может она была, но я ее не видела. Я не понимаю, почему защита Антонины не поработала с ребенком до того, как следователь взял его в оборот плотно. Почему его оставили следствию, а не привлекли на свою сторону.
И невозможен этот ход в одном случае: соседи - взрослые сильно заинтересованы против Антонины, не вообще, травят выскочку и т.д., а персонально заинтересованы.