![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
https://www.facebook.com/tolokno/posts/701704406527114?stream_ref=5
- Знай, что однажды мы окажемся по одну сторону баррикад, - говорил мне оперативный работник в одной мордовской тюрьме.
- Как, интересно, если вы при погонах? - пытаюсь съехидничать. Но сотрудник уже в искреннем пафосе пребывает и не ведется на ехидство - он верит в то, что говорит.
- Просто. Я не присягал на верность этому государству. Им я уже ничем не обязан. Я сниму погоны и пойду с вами.
- Когда?
- Когда наступит бунт. Русский беспощадный бунт.
Компания "Восток-Сервис" занимает 157-е место в списке "200 крупнейших непубличных компаний" журнала Forbes. "Восток-Сервис" принадлежит Владимиру Головневу, экс-депутату Государственной Думы от "Единой России". В Госдуме Головнев был специалистом по экономической политике и предпринимательству. Годовой оборот компании Головнева — более 18 млрд рублей. По оценке экспертов, продукция "Восток-Сервиса" составляет треть рынка всей спецодежды в России. Головнев является руководителем российского Комитета по укреплению социальной ответственности бизнеса и обладателем звания "Заслуженный предприниматель России".
Скотчем с клеймом "Восток-сервис", клеймом заказчика продукции, обмотан тот самый тяжелый деревянный брус, который знает каждая осужденная в Мордовии - им лагерная администрация избивает тех швей, которые не успевают сдать норму выработки за свой рабочий день, длящийся от 16 до 20 часов. Брусом "Восток-Сервис" из женщин выбивают 250 костюмов в день, которые складывают сказочные доходы господина Головнева.
Ночью 28 декабря 2013 года на промзоне мордовской ИК-2 умерла женщина. На глазах у очевидцев ее тело вынесли со швейной ленты. Женщина была тяжело больна, и по медицинским показаниям более 8 часов не должна была работать. Но администрации лагеря нужны тысячи костюмов для "Восток-Сервиса". Заключенные работают в две смены: с 3 утра до 12 ночи и с 6 утра до 3 ночи. Без выходных. Люди засыпают за швейными машинками и прошивают себе пальцы. И умирают.
Никто из заключенных ИК-2 не может эффективно противостоять порабощению, поскольку администрация лагеря имеет отлаженную систему механизмом подавления протеста. У протестующего отбирают все. На него натравливают весь лагерь.
Может показаться, что в лагере человеку уже нечего терять. Это не так. В лагере существует разработанная система преимуществ, которых может лишиться заключенный, решивший критиковать администрацию. Таких, как возможность носить косынку неустановленного образца - на 5 сантиметров больше обычной. Или возможность попить чай в неустановленное время - например, в 5 часов вечера. Возможность помыть голову не раз в неделю, а два раза. И этими мелочами, составляющими повседневную жизнь, заключенные очень дорожат.
Тезис Маркса о том, что рабочим нечего терять, кроме своих цепей, опять не сработал. Парадоксально, но склонность к риску в условиях буквального существования в цепях только лишь уменьшается. Закованный в цепи зека очень осторожен и опаслив. Человеку всегда будет, что терять - и власть всегда будет пользоваться таким самоощущением его, поощряя и развивая эту мысль и это чувство. И это плохая новость для тех, кто ожидает перемен.
Человек будет рисковать и протестовать только в тот момент, когда он будет хоть сколько-нибудь уверен в возможном успехе альтернативного принятому пути поведения. Когда он будет чувствовать, что, протестуя, он не обрекает себя на одиночество, непонимание и остракизм, но присоединяется к чему-то большему, чем его индивидуальный отчаянный всплеск недовольства - к тому, что может его поддержать и защитить в его протестном жесте. Эту штуку, которая может дать человеку уверенность в том, что его протест возможен, мы называем общественным институтом протеста. Тем, что мы с осужденными мордовской ИК-14 и Юлией Кристевой называли "культурой бунта".
Тотальное отсутствие института протеста отличает все женские колонии. Если в мужских альтернативные паттерны поведения десятилетиями закладывались строгой иерархизированной культурой, транслируемой участниками преступных группировок (что складывается в целыми эпохами выработанные схемы своеобразного лагерного "гражданского общества"), то в женских лагерях разделяемой сообществом заключенных альтернативной системы ценностей просто не существует. И лагерная администрация под лозунгом "разделяй и властвуй" всячески культивирует атомизированность и разобщенность коллектива. Если мужской лагерь - это условная Франция, где люди знают, как протестовать и умеют это делать, то в женский лагерь - это посттоталитарное общество вроде России, где люди предпочитают проглатывать все беззакония чиновников и любые ужесточения режима.
Эта тюремная история об отсутствии общественного института протеста - как и прочие тюремные истории - гораздо больше нам говорит о России, чем именно о зоне. Не то ли же самое делает российская администрация по отношению к своим гражданам, что и лагерная - по отношению к осужденным? От Алехиной я регулярно слышу, что "тюрьмы - это островки тоталитаризма в авторитарном государстве". В этом смысле анализ тюрьмы дает отличные результаты при попытке осмыслить сквозь ее призму перспективы всей страны. Тюрьма имеет тут мощнейшую предсказательную силу, сопоставимую по мощности лишь с предсказательной силой РПЦ. F.e., если пять лет назад только спикеры РПЦ говорили о том, что гомосексуальность необходимо общественно порицать и отвергать как возможную альтернативу, то сегодня разжигание ненависти по отношению к гомосексуалам на государственном уровне - наша с вами реальность. Так и с тюрьмой.
Отработанные в масштабе отдельно взятых закрытых учреждений, которых правозащитники давно называют "зонами произвола", сценарии подавления протестной активности и критического мышления экстраполируются на масштаб страны.
За время тюремного заключения я много пересекалась с так называемым "простым народом", который, как нам часто говорили, готов поцеловать в пупок Владимира Путина и ненавидит Pussy Riot и прочих содомитов. Выяснилось, что любовь к Владимиру Путину выдумана аппаратом Владимира Путина и что ненависть к Pussy Riot выдумана им же. Огромное количество людей раздражены правлением Путина, его неудержимой жаждой власти при отсутствии жажды реально позитивных перемен для россиян. Реальных, прожженных сталинистов в России меньше, чем принято думать. Россияне хотели бы уважения по отношению к человеку, внимания к его потребностям и ценностям. И этот выдуманный федеральным консервативным телевидением "простой народ" на деле трезво и иронично смотрит на правление Путина. И этот народ готов поддерживать и даже уважать тех, кто сумел сочно высмеять этого Путина - настолько сочно, что загремел в лагеря на "двушечку".
Как бы ни накачивали "простой народ" через федеральные СМИ, он не верит, что все в государстве хорошо. Он на своей шкуре чувствует, что все плохо. Проблема заключается лишь в том, что у людей нет доступного им метода опротестовывания того, что все плохо. Проблема - в том, что в жизненном мире человека нет реальных путей протеста. Нет на приборной доске кнопки, которая открывает для человека возможность явить чиновникам свое недовольство их работой. А поскольку нет этой доступной кнопки, то протест вытесняется у российского человека в область метафизического. Потому на людей, которые смеют выступать против текущей административной системы, смотрят как на камикадзе. К ним относятся, как к юродивым, как к безумцам, как к радикалам и отшельникам. Поэтому политика в России - это всегда немного искусство, и всегда - философия. Это положение дел романтично, но непрактично. В первую очередь для государства непрактично. Люди живут в ожидании политического Апокалипсиса.
И так всегда. Одна моя сокамерница, бывшая следовательница, во время суда над Pussy Riot имела откровение о том, что наступит то, о чем писал Иоанн Богослов, чтобы очистить Россиию от путинской скверны. Я кроме шуток - это очень типичное русское представление о том, как должен происходить политический протест. Мы ждем мессию, мы ждем пророка.
Постойте, ребята, все же проще гораздо. Оставим метафизику для создания хорошего российского кино. Государство - это просто чиновники, офисные клерки, которым мы платим. Это не наши хозяева. Никакой трансценденции. Никакой.
Начальник лагеря - это не “хозяин”, как его называют сейчас. Это чиновник, который обязан действовать согласно закону, на действия которого можно в любой момент пожаловаться. И если эта жалоба будет обоснована, чиновник лишится своего места. И это правильно.
То, что мы сейчас делаем с нашей организацией “Зона права”, это создание института протеста в лагерях. Прежде всего, в женских лагерях, поскольку в женских он отутствует как вид. Мы даем опору тем, кто готов бороться за свои права. Мы даем информацию, юристов и тот запас безопасности, которую дает публичный контроль. Мы начинаем с лагерей - но мы уверены, что если мы поможем осужденным обрести легальный способ протеста против своего порабощения, то мы сможем сделать гораздо больше и для тех многих граждан России, которые хотят выразить свое недовольство в книге жалоб и предложений путинской политической системы, но пока не могут получить доступа к этой книге.
http://www.lemonde.fr/sport/article/2014/02/11/la-matraque-vostok-service-par-nadejda-tolokonnikova-des-pussy-riot_4364018_3242.html?xtmc=tolokonnikova&xtcr=1
- Знай, что однажды мы окажемся по одну сторону баррикад, - говорил мне оперативный работник в одной мордовской тюрьме.
- Как, интересно, если вы при погонах? - пытаюсь съехидничать. Но сотрудник уже в искреннем пафосе пребывает и не ведется на ехидство - он верит в то, что говорит.
- Просто. Я не присягал на верность этому государству. Им я уже ничем не обязан. Я сниму погоны и пойду с вами.
- Когда?
- Когда наступит бунт. Русский беспощадный бунт.
Компания "Восток-Сервис" занимает 157-е место в списке "200 крупнейших непубличных компаний" журнала Forbes. "Восток-Сервис" принадлежит Владимиру Головневу, экс-депутату Государственной Думы от "Единой России". В Госдуме Головнев был специалистом по экономической политике и предпринимательству. Годовой оборот компании Головнева — более 18 млрд рублей. По оценке экспертов, продукция "Восток-Сервиса" составляет треть рынка всей спецодежды в России. Головнев является руководителем российского Комитета по укреплению социальной ответственности бизнеса и обладателем звания "Заслуженный предприниматель России".
Скотчем с клеймом "Восток-сервис", клеймом заказчика продукции, обмотан тот самый тяжелый деревянный брус, который знает каждая осужденная в Мордовии - им лагерная администрация избивает тех швей, которые не успевают сдать норму выработки за свой рабочий день, длящийся от 16 до 20 часов. Брусом "Восток-Сервис" из женщин выбивают 250 костюмов в день, которые складывают сказочные доходы господина Головнева.
Ночью 28 декабря 2013 года на промзоне мордовской ИК-2 умерла женщина. На глазах у очевидцев ее тело вынесли со швейной ленты. Женщина была тяжело больна, и по медицинским показаниям более 8 часов не должна была работать. Но администрации лагеря нужны тысячи костюмов для "Восток-Сервиса". Заключенные работают в две смены: с 3 утра до 12 ночи и с 6 утра до 3 ночи. Без выходных. Люди засыпают за швейными машинками и прошивают себе пальцы. И умирают.
Никто из заключенных ИК-2 не может эффективно противостоять порабощению, поскольку администрация лагеря имеет отлаженную систему механизмом подавления протеста. У протестующего отбирают все. На него натравливают весь лагерь.
Может показаться, что в лагере человеку уже нечего терять. Это не так. В лагере существует разработанная система преимуществ, которых может лишиться заключенный, решивший критиковать администрацию. Таких, как возможность носить косынку неустановленного образца - на 5 сантиметров больше обычной. Или возможность попить чай в неустановленное время - например, в 5 часов вечера. Возможность помыть голову не раз в неделю, а два раза. И этими мелочами, составляющими повседневную жизнь, заключенные очень дорожат.
Тезис Маркса о том, что рабочим нечего терять, кроме своих цепей, опять не сработал. Парадоксально, но склонность к риску в условиях буквального существования в цепях только лишь уменьшается. Закованный в цепи зека очень осторожен и опаслив. Человеку всегда будет, что терять - и власть всегда будет пользоваться таким самоощущением его, поощряя и развивая эту мысль и это чувство. И это плохая новость для тех, кто ожидает перемен.
Человек будет рисковать и протестовать только в тот момент, когда он будет хоть сколько-нибудь уверен в возможном успехе альтернативного принятому пути поведения. Когда он будет чувствовать, что, протестуя, он не обрекает себя на одиночество, непонимание и остракизм, но присоединяется к чему-то большему, чем его индивидуальный отчаянный всплеск недовольства - к тому, что может его поддержать и защитить в его протестном жесте. Эту штуку, которая может дать человеку уверенность в том, что его протест возможен, мы называем общественным институтом протеста. Тем, что мы с осужденными мордовской ИК-14 и Юлией Кристевой называли "культурой бунта".
Тотальное отсутствие института протеста отличает все женские колонии. Если в мужских альтернативные паттерны поведения десятилетиями закладывались строгой иерархизированной культурой, транслируемой участниками преступных группировок (что складывается в целыми эпохами выработанные схемы своеобразного лагерного "гражданского общества"), то в женских лагерях разделяемой сообществом заключенных альтернативной системы ценностей просто не существует. И лагерная администрация под лозунгом "разделяй и властвуй" всячески культивирует атомизированность и разобщенность коллектива. Если мужской лагерь - это условная Франция, где люди знают, как протестовать и умеют это делать, то в женский лагерь - это посттоталитарное общество вроде России, где люди предпочитают проглатывать все беззакония чиновников и любые ужесточения режима.
Эта тюремная история об отсутствии общественного института протеста - как и прочие тюремные истории - гораздо больше нам говорит о России, чем именно о зоне. Не то ли же самое делает российская администрация по отношению к своим гражданам, что и лагерная - по отношению к осужденным? От Алехиной я регулярно слышу, что "тюрьмы - это островки тоталитаризма в авторитарном государстве". В этом смысле анализ тюрьмы дает отличные результаты при попытке осмыслить сквозь ее призму перспективы всей страны. Тюрьма имеет тут мощнейшую предсказательную силу, сопоставимую по мощности лишь с предсказательной силой РПЦ. F.e., если пять лет назад только спикеры РПЦ говорили о том, что гомосексуальность необходимо общественно порицать и отвергать как возможную альтернативу, то сегодня разжигание ненависти по отношению к гомосексуалам на государственном уровне - наша с вами реальность. Так и с тюрьмой.
Отработанные в масштабе отдельно взятых закрытых учреждений, которых правозащитники давно называют "зонами произвола", сценарии подавления протестной активности и критического мышления экстраполируются на масштаб страны.
За время тюремного заключения я много пересекалась с так называемым "простым народом", который, как нам часто говорили, готов поцеловать в пупок Владимира Путина и ненавидит Pussy Riot и прочих содомитов. Выяснилось, что любовь к Владимиру Путину выдумана аппаратом Владимира Путина и что ненависть к Pussy Riot выдумана им же. Огромное количество людей раздражены правлением Путина, его неудержимой жаждой власти при отсутствии жажды реально позитивных перемен для россиян. Реальных, прожженных сталинистов в России меньше, чем принято думать. Россияне хотели бы уважения по отношению к человеку, внимания к его потребностям и ценностям. И этот выдуманный федеральным консервативным телевидением "простой народ" на деле трезво и иронично смотрит на правление Путина. И этот народ готов поддерживать и даже уважать тех, кто сумел сочно высмеять этого Путина - настолько сочно, что загремел в лагеря на "двушечку".
Как бы ни накачивали "простой народ" через федеральные СМИ, он не верит, что все в государстве хорошо. Он на своей шкуре чувствует, что все плохо. Проблема заключается лишь в том, что у людей нет доступного им метода опротестовывания того, что все плохо. Проблема - в том, что в жизненном мире человека нет реальных путей протеста. Нет на приборной доске кнопки, которая открывает для человека возможность явить чиновникам свое недовольство их работой. А поскольку нет этой доступной кнопки, то протест вытесняется у российского человека в область метафизического. Потому на людей, которые смеют выступать против текущей административной системы, смотрят как на камикадзе. К ним относятся, как к юродивым, как к безумцам, как к радикалам и отшельникам. Поэтому политика в России - это всегда немного искусство, и всегда - философия. Это положение дел романтично, но непрактично. В первую очередь для государства непрактично. Люди живут в ожидании политического Апокалипсиса.
И так всегда. Одна моя сокамерница, бывшая следовательница, во время суда над Pussy Riot имела откровение о том, что наступит то, о чем писал Иоанн Богослов, чтобы очистить Россиию от путинской скверны. Я кроме шуток - это очень типичное русское представление о том, как должен происходить политический протест. Мы ждем мессию, мы ждем пророка.
Постойте, ребята, все же проще гораздо. Оставим метафизику для создания хорошего российского кино. Государство - это просто чиновники, офисные клерки, которым мы платим. Это не наши хозяева. Никакой трансценденции. Никакой.
Начальник лагеря - это не “хозяин”, как его называют сейчас. Это чиновник, который обязан действовать согласно закону, на действия которого можно в любой момент пожаловаться. И если эта жалоба будет обоснована, чиновник лишится своего места. И это правильно.
То, что мы сейчас делаем с нашей организацией “Зона права”, это создание института протеста в лагерях. Прежде всего, в женских лагерях, поскольку в женских он отутствует как вид. Мы даем опору тем, кто готов бороться за свои права. Мы даем информацию, юристов и тот запас безопасности, которую дает публичный контроль. Мы начинаем с лагерей - но мы уверены, что если мы поможем осужденным обрести легальный способ протеста против своего порабощения, то мы сможем сделать гораздо больше и для тех многих граждан России, которые хотят выразить свое недовольство в книге жалоб и предложений путинской политической системы, но пока не могут получить доступа к этой книге.
http://www.lemonde.fr/sport/article/2014/02/11/la-matraque-vostok-service-par-nadejda-tolokonnikova-des-pussy-riot_4364018_3242.html?xtmc=tolokonnikova&xtcr=1
no subject
"Три события, приходящие независимо от нашего желания, по воле рока, как бы взаимосвязаны. Если безумие - это духовная смерть, духовная тюрьма, то и тюрьма - подобие смерти, а чаще всего и приводит человека к смерти или безумию. Человека, попавшего в тюрьму, и оплакивают, как покойника, и вспоминают, как усопшего, - все реже и реже с течением времени, точно он и вправду не существует. Эти вот три страха, живущие в человеке, используются обществом для наказания непокорных. Точнее сказать, для устрашения остальных - ибо кто ж теперь всерьез говорит о наказании?
Понятно, что каждый член общества живо интересуется, чем же его пугают и что же с ним в самом деле могут сделать. И так это устрашающее назначение тюрьмы прочно засело в сознании людей, что все - от законодателя до надзирателя - считают само собой разумеющимся: в тюрьме должно быть скверно и тяжко. Ни дна тебе, ни покрышки быть не должно. Ни воздуха, ни света, ни тепла, ни пищи - это ж не курорт, не дом родной! Иначе вас и на волю не выгонишь, уходить не захотите! Особенно же возмущается общество, когда заключенный начинает заикаться о каких-то там своих правах или о человеческом достоинстве. Ну, представьте себе в самом деле, если грешники в аду начнут права качать - на что это будет похоже?
При этом как-то само собой забылось, что первоначально предполагалось не заключенных пугать, а тех, кто еще на воле остался, то есть само общество. И стало быть, это общество само себя теперь тем больше пугает, чем больше терзает заключенного. Они, следовательно, жаждут этого страха. Конечно, и тюремное население, как всякое порядочное общество, имеет свою внутреннюю тюрьму, называемую карцером, а кроме того - различные режимы содержания: менее строгие, более строгие, особо строгие. Поскольку даже в тюрьме человеку должно быть не безразлично, что же с ним станется. Всегда должно быть что-то, что можно еще у него отнять и чего он терять не хочет. Потому что человек, которому терять нечего, смертельно опасен для общества и является величайшим соблазном для всех честных людей - если, конечно, он не труп. И чтобы не завидно было остальному человечеству, чтобы не соблазнялись праведные души, все эти режимы и внутренние наказания рассчитаны таким образом, что последняя их стадия, когда человеку действительно терять нечего, подводит как можно ближе к состоянию естественной смерти. Потому-то знающий зэк не судит о тюрьме по фасаду или по общей камере - он судит по карцеру. Так и о стране вернее судить по тюрьмам, чем по достижениям."
no subject
Дело в том, что это очень профессионально написано. Так написать может только человек, не просто умный, знающий и все такое, но еще сверх того долго занимающийся журналистским ремеслом. Это такая вещь, которой невозможно просто научить, тут нужен опыт.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
(и назовут еще, сомнений нет.)
no subject
no subject
no subject